Необойдённый дом - Страница 3

К оглавлению

- Нет, родимой, уже как хочешь, не пойду я отсюда, ноги не держут.

- Что ты, неразумная; да ведь наедут товарищи - убьют тебя.

- Да будет воля Божия.

- Что ж ты, небось, смерти не боишься?

- Да чего ж её бояться? Придёт час и воля Божия.

- Так ты смерти не боишься, - повторил старик и задумался. - Ну, - прибавил он помолчавши, - я так смерти боюсь.

- Молись Богу, родимой, Никола тебе навстречу, - так и не будешь смерти бояться.

- Мне молиться? Да неужли Бог услышит мою молитву?

- Вестимо, что услышит, когда помолишься с покаянием.

- Да ты знаешь ли, старушонка, с кем ты говоришь; если б ты знала да ведала - сколько я душ погубил неповинных; нет беззакония, которого бы я не сделал; нет греха, в котором бы не окунулся, - и ты думаешь, что меня Бог помилует?..

- Покайся, Бог помилует.

- Поздно, старушка! Уж и сна у меня нет, только заведу глаза, как и вижу - ко мне тянутся кровавые руки; вижу, как теперь тебя вижу, посинелые лица, помертвелые очи; а в ушах-то и крик, и визг, и стон, и проклятия; мне ли молиться, старушка! У Господа столько и милости не достанет.

- Молись, говорю тебе, у Бога милости много, и не перечесть, родимой.

Старик задумался.

- Знаешь ли, что тебе скажу? - проговорил он. - Скажу тебе правду истинную: я часто о тебе вспоминал; приходили мне на память твои речи; помнишь, как ты о младом обо мне молилась, чтобы Бог вразумил меня; помнишь, как обещала молиться, когда я сына твоего убил; я ничего не запамятовал, и всё мне хотелось потолковать с тобой о душе моей; ах, черна она, родимая, как смоль чёрная, и горюча она, как кровь тёплая; ну, слушай - здесь тебе сидеть не годится, наедут, увидят; пойдём в избу, там я тебе найду укромное место.

Он подал руку старушке, она оперлась на его клюку и потащилась в дом; в сенях старик поднял половицу.

- Ступай вниз, - сказал он, - да держись за верёвку, не то споткнёшься.

Старушка сошла в подполицу, тёмную, тёмную; свет проходил только сверху в отдушины; по стенам стояли ларцы, сундуки, скрынки, баулы разного рода, всякая посуда; по стенам развешаны ножи, ружья и всякого платья несметное множество.

- Это наша кладовая, - сказал старик, - не даром она нам досталась.

Старушка творила молитву и шла далее. Прошла одну горницу, другую, третью; видит, всё по порядку: в одной скарб домашний, в другой мужское платье, в третьей женское, камни самоцветные, жемчуг, серьги и ожерелья.

- Душно здесь что-то, дедушка, - сказала она.

- И мне душно, - вскричал старик. - Как подумаешь да погадаешь, что под этими платьями всё были живые люди и что ни один из них своею смертью не умер, то так мороз по жилам и пробегает; всё кажется, что под платьями люди шевелятся; ну да нечего делать, прошлого не воротишь; садись-ка вон там в уголку на сундук; там из отдушины ветерок подувает.

Старушка села, едва переводя дыхание; смотрит - над головою у ней платье камковое цареградское, сарафаны золотые, парчовые и под ними, прямо против её глаз, жемчужные, янтарные ожерелья, монисты, а между ними на бисерной нитке крест с ладанкою.

Старушка не взвидела света, схватилась за ладанку и горько заплакала.

- Скажи, дедушка, не обманывай, откуда ты взял это ожерелье?

- А что оно, знакомо тебе, что ли? - спросил старик, задрожав.

- Как не знакомо, - сказала старушка, - это ожерелье моего ненаглядного сокровища, моей дочери.

Старик повалился ей в ноги.

- Ах, мать родная, - завопил он, - кляни меня, - нету в живых твоей дочери; не пожалел я её красы девической; замучил я её вот этой рукою; билась она, сердечная, как горлица; молила меня, чтоб позволил ей хоть перекреститься, - и до того я её не допустил.

Старушка пуще заплакала.

- Ну, отпусти тебе Бог, - сказала она, - много греха ты принял на свою душу.

- Где Богу мне отпустить, - вопил старик в забытьи, - нету прощения грехам моим; нет мне спасения ни в сём, ни в будущем мире.

- Не бери ещё нового греха на свою душу, родимый, не мертви душу отчаянием: уныние - первый грех, покайся да молись, у Бога милости много!

- Что ты говоришь, мать родная, - вопил старик, - где Богу простить меня - да ведь и ты не простишь меня...

- Нет, не говори этого, родимой, Никола тебе навстречу, - как не простить; много ты согрешил, последнее моё утешение отнял, - но да простит тебе Бог, как я тебя прощаю... только покайся...

- И в молитвах помянешь грешного раба Фёдора?..

- И в молитвах помяну...

Старик пуще зарыдал.

- Нет, мать родная, уж не покину я тебя теперь, - жутко мне здесь оставаться; веди меня куда хочешь, где бы я мог тебе на свободе свою душу раскрыть, все грехи мои исповедать, наказанье принять.

- Не моё то дело, родимой; а если Бог твою мысль просветил, то иди в пустынь, спроси настоятеля, он тебе укажет, что делать.

Они вышли из дома, солнце заходило, лёгкий ветерок повевал с востока; в пустыни слышался благовест ко всенощной [*]. Недолго шли старик со старухою - пустынь была в полверсте, не больше, - и дорога из леса шла к ней прямая. ------[*] Всенощная - вечерняя служба в церкви. ------

Божий храм сиял во всём благолепии; тысячи свеч блистали у золочёных икон; невидимый хор тихо пел славу Божию; дым из кадильниц подымался ввысь светлым облаком; на паперти, в притворе [*] стояла толпа народа; едва старушка могла пробраться в церковь. В толпе кто-то сказал ей на ухо: "Помолися о грешном рабе Фёдоре". Старушка перекрестилась, стала к сторонке и горячо молилась сперва о грешном рабе Фёдоре, потом и об убиенных им, а потом и о себе грешной, молилася не без слез, но с верою и надеждой. ------[*] Паперть - церковное крыльцо; притвор - передняя часть церкви, следующая сразу за папертью. ------